«Коммерсантъ» и Рената Ъ-Ямбаева «По итогам года уже будем состоятельными»

Гендиректор УГМК Андрей Козицын о меди, кредиторах и Центробанке

Уральская горно-металлургическая компания (УГМК) оказалась в числе немногих металлургических холдингов, которые использовали кризис для расширения. Месяц назад она завершила сделку по покупке доли в Челябинском цинковом заводе. Гендиректор УГМК Андрей Козицын рассказал «Ъ», что уже в четвертом квартале компания надеется на прибыль, ее рынки восстанавливаются, а банки готовы давать новые кредиты.

— Год назад металлурги объявили о начале кризиса в отрасли. Но если сталелитейные компании регулярно сообщали о своих действиях и картина развития событий для них видна, представители цветной металлургии были гораздо более сдержанны. Как развивался кризис в УГМК?

— Резко упали цены на то, что мы производим. Резко — это еще мягко сказано. Для сравнения: если в июле 2008 года цена на медь доходила до $8 тыс. и были даже скачки до $9 тыс., то в конце сентября она упала сразу вдвое, а к концу года — еще на 50%, то есть до $2,8 тыс. Но у тех, кто занимается цветными металлами, весь бизнес строился на высоком рынке, и, в том числе все, что связано со стройкой, заимствованием, инвестициями. Все это в одночасье пришлось пересматривать. Иначе было сложно подтвердить свою состоятельность, в первую очередь перед финансовыми институтами. Поэтому фактически за октябрь мы уже произвели массу действий по инвестициям, строительству, себестоимости и в части структурирования и управления затратами, потом мы все это систематизировали. Работа продолжается по сей день, хотя ситуация на рынках изменилась. Но пик проблем пришелся на конец сентября — октябрь 2008 года.

— Пришлось останавливать или существенно сокращать какие-то производства?

— Периодически — то короткая неделя, то до месяца отпуска — останавливались наши предприятия, имеющие отношения к черной металлургии.

— А по основным видам продукции?

— В части загрузки по цветным металлам (это касается и меди, и цинка, и в какой-то части свинца) падений практически нет. По году может быть снижение производства на 10%, но за счет очень сложной ситуации с сырьем на основе отходов цветных металлов, то есть с ломом. Все встало — и в четвертом квартале 2008 года, и в первом квартале 2009 года почти никто этими видами сырья не занимался, потому что цены резко упали.

— Какую долю сырья вам обеспечивает лом?

— Около 20%, то есть снижение вдвое. Но по остальным видам сырья загрузка полная, более того — по меди мы даже приросли.

— Насколько изменилась структура спроса?

— В четвертом и первом кварталах был очень низкий спрос внутри страны, его почти не было, и фактически все, что производилось, реализовывалось на экспорт.

— Внешние рынки оставались традиционными для УГМК?

— Да. В части цветных металлов практически ничего не изменилось. Все рынки, которые были, основа — это Европа и арабские страны.

— Сейчас внутренний рынок восстанавливается?

— Оживилось, например, машиностроение, закупающее продукцию нашего радиаторного завода — сработала поддержка, оказанная правительством.

— Насколько аккуратно платят ваши контрагенты?

— Ступор четвертого-первого кварталов прошел, сейчас в рамках договоренностей платят. Мы сейчас поставляем не в долг и не за денежные суррогаты.

— Существенно выросла за кризис дебиторская задолженность?

— Она управляемая, значит, будем говорить, что несущественная.

— Пришлось взыскивать долги через суд?

— В суды мы обращались, но в конечном итоге достигли мировых соглашений.

— Иностранцы платежи не задерживают?

— Там все происходит в рамках контрактов.

— Как отразилось резкое падение цен на ваших финансовых показателях?

— За прошлый год в первые три квартала была прибыль, но в четвертом — убыток. Первое полугодие тоже убыточно. Но пик убытка пришелся на первый квартал, во втором уже пошло снижение. В результате вместо ожидавшихся 6 млрд руб. убытка получили 1,5 млрд руб. Думаю, в третьем квартале выйдем в ноль и по итогам года уже будем состоятельными.

— Насколько существенно упали доходы?

— Если взять год к году, допустим, по состоянию на 30 сентября, то по цветным металлам, думаю, вдвое. Но сейчас идет коррекция, медь стоит в районе $6 тыс., посмотрим, каким будет четвертый квартал. По прогнозам вроде бы меняться ничего не должно. Если выйдем на уровень среднегодовой цены в $4,5-5 тыс., то падение доходов окажется меньшим, особенно с учетом провального четвертого квартала прошлого года.

— Вы рассчитываете, что текущие цены до конца года сохранятся?

— Думаю, да. Предпосылок для того, чтобы они кардинально изменились, нет.

— Каковы прогнозы на следующий год?

— Мы иллюзий никаких не строим, делаем консервативный бюджет. То есть за базу возьмем примерно то, что имеем сегодня, даже чуть меньше, потому что цена во многих случаях спекулятивна и колеблется в сегодняшней редакции от $5,5 тыс. до $6,3 тыс. Мы в бюджет цену закладываем на уровне $5 тыс., а курс возьмем, наверное, 28-30 руб. за доллар.

— Такое резкое падение доходов и убытки не привели к нарушению ковенант по вашим займам?

— Сложности были, особенно в первом квартале. Те, кто нас финансировал, изменили свои позиции, ЦБ изменил политику обеспечения, и активы, которые оценивались по одним коэффициентам, стали оцениваться по-другому, стало с учетом объемов реализации не хватать залоговой массы, возник еще ряд тем, по которым пришлось вести очень сложные переговоры. Но мы их провели и выдержали. Самое главное — у наших контрагентов сформировалось полное понимание того, что мы делаем. Ступор прошел, а на конструктиве мы вопросы, связанные с нашей кредиторской задолженностью, решили.

— Кто ваши основные кредиторы?

— Сбербанк, ВТБ и Газпромбанк. С учетом итогов первого полугодия все вроде успокоились, заняли конструктивную позицию в наших взаимоотношениях, мы провели рефинансирование и продолжаем эту работу. Это живая тема каждый день.

— Рефинансирование — это значит, что вы взяли новые займы на погашение старых? Реструктуризации не было?

— Короткие рефинансировали еще на год, по длинным просто исполняем обязательства. У нас нет просрочки ни по одному из банков, поэтому реструктуризацию мы с ними не обсуждали. Более того, по ряду банков — это в первую очередь Газпромбанк и Сбербанк — есть очень интересные предложения, связанные с возможностью получения кредитов под изменение кредитной задолженности перед другими банками. Мы такие переговоры ведем сегодня.

— Потребовалось ли в условиях резкого падения доходов увеличивать кредитную нагрузку?

— Нет, наоборот, кредиторка у нас уменьшилась примерно на $300 млн.

— Каков общий объем долга?

— Чуть меньше $3 млрд по УГМК, чуть меньше — $700 млн по «Кузбассразрезуглю». По текущим коэффициентам — соотношению чистого долга к EBITDA мы сейчас на уровне трех. С учетом сегодняшней жизни это нормальная ситуация. И в дальнейшем мы планируем работать с кредиторской задолженностью в сторону ее уменьшения.

— Насколько пришлось сократить инвестпрограмму?

— Исходно программа на 2008-2012 годы была на уровне $2 млрд в год. Все, что связано с инвестициями,— основной капитал, ну и отдельно тема девелопмента. Что от нее осталось? Если взять бюджет 2009 года, который принимали в декабре 2008 года, то ничего не осталось. Если по факту прожитых девяти месяцев — то осталось на уровне примерно четверти. На 2010 год будут уже другие цифры, необходимы большие затраты, связанные с горным производством.

— Оставшаяся четверть — это сколько?

— Примерно $500 млн.

— На следующий год инвестпрограмма будет больше?

— Думаю, да.

— В чем причина, что нужно сделать?

— Идет реконструкция по всей схеме, если сейчас мощность компании по меди — 300 тыс. тонн, с учетом повышенных нагрузок — 350 тыс. тонн, то по программе, которая была до 2012 года, нужно выйти на 500 тыс. тонн.

— Почему бы не отложить рост объемов производства?

— Потому что уже понесены огромные затраты, они начаты еще пять лет назад, потому что расширение горного производства — не одномоментная процедура, необходимо строить шахты, стволы и так далее. Длинная история. Если все остановить, будут заморожены огромные деньги.

— К государству за помощью обращались?

— Нет.

— Ни гарантий, ни средств из бюджета, ни давления на кредиторов?

— Нет.

— А по поводу тюменского проекта по строительству сталелитейного завода? Он фактически заморожен, и вы обращались за госпомощью...

— Завод, если бы не кризис, мы бы запустили в этом году. Но тем не менее стройку полностью мы не остановили, есть обязательства подрядчиков перед нами, и они продолжают работать. Конечно, не в тех объемах, что хотелось бы. Но у нас там длинные деньги, связанный кредит под оборудование, оно получено на 100% и на площадке уже находится. Наши обращения к губернатору и полпреду связаны с тем, чтобы найти механизм использования средств инвестфонда под строительство инфраструктуры в рамках проекта. Сейчас документы находятся у Минрегионразвития, речь идет о примерно 1,6 млрд руб. Мы сами уже вложили в проект порядка 10 млрд.

— Сколько он стоит в целом?

— С НДС по докризисным ценам — примерно 22 млрд руб. Сейчас мы все пересчитали, получается 18 млрд руб.

— С учетом 1,6 млрд руб. на инфраструктуру?

— В том числе. Если нам удастся этот вопрос решить, то есть все основания и возможности строить.

— То есть вы будете продолжать этот проект, если получите деньги от государства. А если нет?

— Будем думать, как выходить из ситуации. В моем понимании есть решения. Просто вводить, видимо, придется не комплексно, а частями.

— Оптимистичные и пессимистичные сроки ввода?

— Если не получится с Минрегионразвития, то в течение трех лет мы решим этот вопрос.

— У вас были еще проекты строительства электростанций на Урале и в Кемеровской области...

— Они не были, они есть. Документы подписаны с руководством Кемеровской области, решаем проблемы с землей, с инфраструктурой. Работа, которую не видно, но она идет. Но необходимо понимать, что во всем мире инфраструктура под объекты электроэнергетики — это вопрос государства. Если мы договоримся с государством в лице субъекта или в лице Москвы, то будем продолжать этим заниматься. Что мы сейчас и делаем, пытаясь договориться. Потому что если мы возьмем на себя все обязательства, по инфраструктуре в том числе, и по привлечению финансов, то объект будет несостоятельным, каковы бы ни были цены на электричество и уголь.

— Что вы имеете в виду под инфраструктурой?

— Это ЛЭП, подъезды, дороги, железные дороги, коммуникации, вода, в общем — инженерная инфраструктура.

— Какого объема вложения требуются от государства?

— Я думаю, на уровне 25%.

— От общей стоимости проекта?

— Да.

— А какова общая стоимость проекта?

— Она зависит от удаленности станции от источника топлива.

— Разве площадка еще не выбрана?

— Нет, выбрана, если говорить конкретно о Кемерово, то на борту угольного карьера. Но второе необходимое условие — это рынок потребления. По электроэнергии более или менее все понятно, но вопрос с теплом пока открыт. Если работать без продаж тепла, это одна экономика, а если с продажей — другая. А на тепло в ближайшей округе особо потребителей не наблюдается. Это принципиальный вопрос.

— У вас был корейский партнер — компания Core Cross...

— Они и есть, пока мы с ними работаем, потому что цена и качество в части оборудования, которое они предлагают, нас устраивают. Но есть большая проблема сертификации этого оборудования в России. Чем мы сейчас и занимаемся.

— Чего ждете по ценам на уголь в 2010?

— Пока непонятно, что будет. Это объективная реальность, потому что по углю, например, все контрактовались на 2009 год в 2008 году, а сейчас цены на 2010 год сложно прогнозируемы. На экспорт они явно будут раза в полтора меньше, чем в текущем году, потому что контракты на этот год заключались на высоком рынке, было много спекулятивного. Только если решится вопрос с экспортом, есть смысл в нормальной работе по углю внутри страны, потому что мы в два с лишним раза избыточны по производству угля. Может встать вопрос: а кто лишний на этом рынке, если не будет экспорта?

— Когда ситуация должна проясниться? Обычно когда заканчиваются переговоры по контрактам на следующий год?

— Вообще практика была лето — сентябрь, сейчас этого нет, потому что уголь в самом низу по цене.

— Есть вероятность, что все будут работать с колес?

— Спотовые контракты, квартальные, месячные — почему нет? Я думаю, что будет сложно в первом квартале, а там — жизнь покажет.

— То есть может так произойти, что до конца года у вас не будет контрактов?

— Нет, контракты будут, но не факт, что годовые.

— У других производителей энергетического угля ситуация аналогичная?

— Думаю, скорее всего, да.

— А по коксующемуся углю?

— У нас была фактически провальная ситуация в первом квартале и в меньшей степени во втором. Сейчас мы в общем-то все грузим. Но, во-первых, коррекция произошла не на тот уровень цены, который был до падения (в 2-2,5 раза), а во-вторых — слишком мало времени прошло. Принципиально, как поведет себя Китай. Если Китай будет брать, уголь будет в нормальной цене.

— С российскими энергетиками переговоры начали?

— Переговоры-то мы начали, но все ждут. Все пытаются привязаться к экспорту. При этом наблюдается перепроизводство угля в мире, а спрос падает. Только в Европе по углю снижение будет, я думаю, на 15%.

— Но в России падение энергопотребления невелико — порядка 6%...

— Чтобы реально оценить ситуацию, нужно посмотреть еще, сколько было переходящих остатков по углю на 1 января 2009 года, это же никто не учитывает.

— Остается снижать себестоимость? Насколько удалось это сделать с начала кризиса?

— Если говорить по углю, то на 20-25%. Но себестоимость угля во многом формируется извне — ценами на железнодорожные перевозки, электроэнергию и так далее.

— Людей пришлось сокращать?

— Да.

— Сколько?

— Около 10%.

— По цветным металлам себестоимость тоже снижена?

— Условная пороговая цифра по меди, ниже которой никто из мировых производителей работать не будет,— $3 тыс. за тонну. Мы не являемся исключением. К этой цифре мы и свели с начала кризиса себестоимость примерно с $5 тыс.

— Но теперь цены скорректировались и правительство хочет вернуть экспортные пошлины на медь. Как вы к этому относитесь?

— Отменив пошлину, нам реально правительство очень помогло. К введению новых, плавающих пошлин я отношусь, мягко говоря, сложно, потому что не понимаю: кого и от чего это спасет? Мы получим ограничение по инвестированию, а государство — какое-то количество денег.

— Вы протестовали?

— По части пошлин мы работаем с Минпромторгом фактически в онлайновом режиме. Они про нас все знают.

— Какой поддержки вы бы хотели от государства?

— Привести нормы в соответствие с реалиями. Я уже упоминал, что в начале кризиса изменилась структура требований ЦБ. Прошел год, и я считаю, что в отношении экспортеров ситуацию можно пересмотреть. Почему активы сейчас должны оцениваться с коэффициентами, которые были применимы только на дату их установления? Почему гостиницу Hyatt, сданную в апреле, мы должны оценивать с коэффициентом 0,5? Почему у наших новых промышленных объектов коэффициенты 0,5-0,8? Кроме того, мы экспортеры, у нас в обеспечении валютная выручка, контракты, почему этого недостаточно?

— Ваших активов при таких коэффициентах не хватает на обеспечение кредитов на $3 млрд?

— Стало хватать потому, что изменилась цена на медь. На низком рынке были сложности.

— Тем не менее в кризис вы потратились на покупку у группы ЧТПЗ Челябинского цинкового завода...

— Мы и Русская медная компания инвестировали в это предприятие. Актив интересен, потому что у нас избыток цинкового сырья. Программа, о которой я говорил, по увеличению выпуска меди, связана напрямую и с цинком, потому что мы добываем медно-цинковую руду. И увеличение объема добычи меди влечет за собой автоматически увеличение объемов добычи цинка.

— Кроме суммы сделки, какие вложения требуются?

— Основные затраты уже сделаны до нас, и сейчас надо просто работать над себестоимостью. Если говорить об увеличении мощности, да, потребуются затраты, но это будет позже. К тому же это публичная компания — и в корпоративном плане работает понятно и прозрачно.

— На рынке говорят, что участие Русской медной компании в сделке чисто номинальное...

— Мы изначально обратились в ФАС от лица двух компаний, получили разрешение на сделку и выкупили пакет вместе. Это наша общая тема.

— Актив так и останется общим? Вы не будете его выкупать и РМК будет участвовать в управлении?

— Да, конечно. Пропорционально. Семь членов совета директоров: два независимых, трое наших и два от РМК.

— Что с переговорами о продаже Объединенной авиастроительной корпорации принадлежащего вам контрольного пакета чешского авиазавода LET?

— Мы действительно вели переговоры в прошлом году, но окончательно решение по этому вопросу так и не принято. Сейчас активного продвижения не наблюдается.

— Но это ведь непрофильный для вас актив?

— Совершенно непрофильный, но очень интересный. Очень интересный, очень своеобразный, и очень нравится нам.

— То есть активного желания продать завод нет?

— Посмотрим, как жизнь сложится.

— Что-то еще из активов вы в ближайшее время покупать не планируете?

— Да нет, в общем-то особо не настроены. Но все меняется очень быстро.

— В каком состоянии ваш олимпийский проект — малая ледовая арена на 7 тыс. зрителей?

— Сейчас его бюджет мы оцениваем примерно в $60 млн. Раньше цена была около $100 млн. Мы ее не просто пересмотрели, а занимаемся коррекцией проекта по согласованию с контролирующими органами. Это большая тема, очень непростая. Тем более что после Олимпиады этого объекта быть не должно. Его придется разобрать и возвести где-то в другом месте.

— Зачем вам вся эта олимпийская история?

— Ну, что-то вроде авиазавода.